Екатерина II, Германия и немцы - Клаус Шарф

Процесс принятия решений в Петербурге был ускорен политическим кризисом в Польше, обострившимся сначала в связи с болезнью, а затем со смертью короля Августа III в октябре 1763 года. В декабре того же года умер и его сын, курфюрст Фридрих Христиан, сторонник реформ в Саксонии и Польше. Эти злоключения сняли вопрос о кандидате от Саксонской династии и парализовали Вену, а Екатерина тем временем начала вмешиваться в борьбу дворянских партий, используя политическое давление и военную силу. Перед выборами она внесла коррективы в реформаторские планы как своего кандидата, так и Чарторыйских, чтобы сохранить в Польше «счастливую анархию» в интересах России^[1040]. В то же время она ускорила процесс сближения с Пруссией. Условием свободы действий России в Польше Фридрих выдвинул союзный договор, который и был подписан 31 марта 1764 года в Петербурге. Обе державы обязались оказывать друг другу военную помощь в случае войны, гарантировали неприкосновенность территориальных владений друг друга и заявляли о своих гарантиях в отношении неабсолютистских конституций Швеции и Польши, причем в Польше планировалось сохранить выборность короля. Кроме того, они договорились о двух конкретных целях своего вмешательства во внутреннюю политику дворянской республики, которые должны были в то же время служить и инструментами упрочения их влияния: о возведении на престол претендента из местных – одного из Пястов – и о восстановлении прав «диссидентов» – православного и протестантского дворянства^[1041].

Итак, Екатерине этот договор давал прежде всего шанс беспрепятственно, под прикрытием Пруссии, вмешаться – как политически, так и с помощью оружия – в польские дела, надолго ослабив влияние франко-австрийского альянса^[1042]. А для Фридриха договор послужил политической гарантией неожиданно благоприятного исхода Семилетней войны – утверждения Пруссии как второй великой немецкой державы в противостоянии с Австрией. Даже впоследствии, когда договор связал ему руки, а в населенной и усилившейся России будущего он стал видеть опасность для своего наследия, всей Германской империи и Европы в целом, он оправдывал его заключение стесненными обстоятельствами, в которые он попал: после войны не оставалось другого пути, по которому можно было бы вывести Пруссию из изоляции^[1043].

Итак, не потеряв Силезии, король, с оглядкой на Россию, обратил свои экспансионистские замыслы не на Польшу, где его сдерживали союзнические обязательства, а на империю^[1044]. Пока были основания надеяться на возможность манипулирования неподеленной Речью Посполитой извне без риска вооруженных столкновений с Францией и Австрией, Россия и Пруссия воздерживались от аннексий, возможности которых взвешивали в Петербурге и Берлине и которых опасались в Версале и Вене. 6 сентября (н. ст.) 1764 года при поддержке русских войск королем был избран Станислав Понятовский, на следующий день он был провозглашен Станиславом II Августом, а за время междуцарствия первенство во внутренней политике перехватила дружественная России партия семейства Чарторыйских. Какое-то время европейская общественность считала, что Екатерине, благодаря сдерживающему содействию Фридриха, удалось закрепить российский протекторат над дворянской республикой^[1045]. Однако в том же году Репнин увидел, что политические цели нового правящего лагеря Варшавы расходятся с интересами России и что король милостью Екатерины начинает проявлять в отношении как внутренних, так и внешних друзей и противников бóльшую самостоятельность, чем ожидалось.

В отношении Германии, в противоположность вооруженным вмешательствам в дела Курляндии и Польши, Екатерина продолжала свою политику сохранения мира на основе территориального status quo. Поскольку никто не посягал на баланс сил в Священной Римской империи ни извне, ни изнутри, то у самозваной блюстительницы мира не было повода для беспокойства. Это означает, что поначалу никто не собирался проверять, насколько серьезно Россия угрожала возможным гегемонистским поползновениям Пруссии, Австрии и Франции. Немногочисленные исследования на эту тему подтверждают отсутствие дипломатической активности, на основании которого Нерсесов заключил, что германская политика России вновь дала о себе знать лишь после раздела Польши в 1772 году^[1046].

Однако такая интерпретация упускает из виду две проблемы. С одной стороны, относительное спокойствие в Германии, воцарившееся после 1763 года, объясняется отсутствием войны, но отнюдь не отсутствием политики. Оно базировалось на внутригерманском дуализме, холодной войне между Австрией и Пруссией, а за соблюдением равновесия в этом противостоянии следила в первую очередь Россия. С другой стороны, если ограничивать рассмотрение вопроса двусторонними отношениями между Россией и Германией, то Польша сразу становится всего лишь объектом интереса великих держав: равновесие между двумя противниками внутри Священной Римской империи предохраняло Россию от риска новой европейской войны, поскольку Екатерина не только не прекратила вмешательства в дела Польши после достигнутого в 1764 году частичного успеха, но и усилила его, все чаще прибегая к военному давлению. Учитывая это, понятно, что в государственные дела 1760-х годов были вовлечены почти исключительно екатерининские дипломаты – посланники в Берлине и Вене, и, следовательно, главной темой их переписки, как и переписки представителей Пруссии и Австрии в Петербурге, было происходящее в дворянской республике.